Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ] - Николай Александрович Баранов

они пытались уговорить их не засыпать ров, а обратиться против татар. Но, куда там, тех, кто не хотел работать, или работал, по мнению монголов, не в полную силу, они рубили в куски на глазах остальных. В назидание. Рубили и тех, кто, спасаясь от стрел со стены, пытался бежать. Осажденные опускали пленникам веревки, но монгольские стрельцы, прикрывающие их работу и засыпающие стрелами защитников города, расстреливали, лезущих по веревкам, еще до того, как они успевали добраться до середины частокола. Теперь отчаявшиеся невольники делали свою работу, словно уже неживые, с застывшими безразличными ко всему лицами. Мороз продирал по спине, глядя на эти их лица. Они уже не обращали внимания на летящие со стены стрелы и камни, просто тупо делали свою работу — несли и бросали а ров вязанки хвороста и мешки с землей. Если перед кем-то падал сраженный соплеменник, тот просто перешагивал через него и продолжал свое дело. Это было страшно, Ратьша!

Гунчак замолчал и передернул плечами. Послышался скрип ступеней лестницы и в терем вошел Могута, несущий деревянный поднос со снедью. Поставил его на стол, взглядом спросил разрешение у Ратислава остаться и сел на лавку рядом с боярином.

— Что там с людьми? Разместились? Дозоры выставили? — спросил Ратьша.

— Все в порядке, — кивнул ближник. — Пленных заперли в подклети. У нас двое убитых, восемь раненых. Трое из них — тяжко, но, может, выживут. Завтра отправим в Онузлу? — Это Могута уже спрашивал.

— Да. Поутру, — согласился боярин. — И пленных половцев тоже. Кроме тех, что внизу.

— Этих на сук?

— Да. Чего заслужили, то и получат.

— Меня тоже с ними? — вмешался в разговор Гунчак.

Ратислав глянул на половца. Тот даже пытался усмехаться, хоть получалось это у него не слишком хорошо. В глазах хана затаился страх. Не самой смерти — нет, на своем веку он не раз заглядывал ей в глаза, но смерти, считающейся у степняков позорной. Смерти через повешение. С ответом боярин не спешил: пускай чуток помучается старый приятель — тоже заслужил. Потом сказал.

— Нет. Тебя отправим в Рязань. Поведаешь там князю все то, что мне рассказал. Еще чего, может, вспомнишь. А потом пусть он и решает твою судьбу.

Гунчак, не скрываясь, облегченно вздохнул.

— Не радуйся, — остерег его Ратьша. — Как-то еще князь решит. Людишек-то порешили.

— Да нет на мне той вины, — почти весело, снова став собой давешним, зачастил половец. — Я ж в эту избу пришел, когда уж все было кончено. Приказал только вытащить мертвецов на двор.

— Ну, это мы у тех внизу завтра спросим, — пообещал боярин. — Да и все равно — люди твои и ты за них в ответе.

— Всегда ли ты, воевода, можешь уследить за своими воинами? — хитро прищурился Гунчак. — Неужто у тебя они прямо так и ходят по струнке? Не разбойничают? Это степная-то стража!

— Ладно, ишь, разговорился, — прекратил неприятный разговор Ратьша. — А тех внизу, прежде чем повесить, все же поспрошаем. И князю весть отправим, чтобы легче ему было решить, что с тобой делать.

Ратислав невольно повысил голос. Поймав себя на том, примолк. Потом велел:

— Сказывай, что дальше было в Булгаре.

— Может, перекусим вначале, — глянув на принесенный Могутой поднос, спросил Гунчак. — Поверишь, сегодня еще маковой росинки во рту не было — спал почти до полудня, разомлел в тепле. Только успел встать — тут вы.

Ратьша тоже глянул на поднос. Крупно нарезанная краюха белого хлеба, тоже порезанный запеченный свиной окорок, кувшин, три глиняных кружки. Боярин приоткрыл крышку на кувшине, нюхнул. Хмельной мед. Ставленый. Окорок. Свежий хлеб — видно не позже, чем вчера пекли. Все это благоухало, так, что в животе забурчало. Пекли, кстати, те, кто там, у скотьего двора на морозе дубеют. Ну что ж, мертвым — земля пухом, а живым — живое.

— Могута, разливай, — махнул рукой Ратислав.

Ближник только того и ждал — тоже ведь с утра не снедали. Подхватился, разлил мед, поднял кружку. Ратьша с Гунчаком подняли свои. Выпили молча. Отерли усы. Могута налил по второй. Взяли нарезанный хлеб, положили на него по куску розоватого, с белыми прослойками сала, окорока, откусили, запили медом. Ух! Лепота! Какое-то время все трое молча насыщались, пока не подъели с подноса все под чистую. Ратислав сыто привалился к бревнам стены, расстегнул и снял с себя пояс, положил рядом на лавку туда же перевязь с мечом. Могута снова взял кувшин, взболтнул. Что-то там еще плескалось. Разлил остатки. Получилось почти по полной кружке. Ратьша поднял свою.

— Ну, выпьем за убиенных. Их снедь переводим.

Гунчак опустил глаза, дернул углом рта, но из кружки отхлебнул. Ратислав тоже глотнул. А хорош медок. И, правда, был в этой веси хороший медовар. Еще раз отхлебнул, смакуя. Поставил кружку на стол. Хватит пока — в голове приятно шумит, по телу тепло струится. Хватит. Слушать рассказ половца надо на трезвую голову.

— Поел? — глянув на Гунчака, спросил боярин.

— Благодарю, — кивнул тот.

— Говори дальше.

Половец еще раз кивнул, хлебнул из кружки, с сожалением поставил ее на стол и продолжил рассказ.

— На шестой день монголы собрали камнеметы в местах, назначенных для штурма. Управлялись с ними циньцы.

— Кто это? — спросил Ратьша.

— Вы называете их богдийцами.

— Ясно. Что там с камнеметами?

— Так вот, циньцы эти, великие затейники. Могут строить камнеметы и тараны, другие хитрые штуки. Знают секрет греческого огня, есть у них горшки, начиненные взрывным порошком.

— Греческий огонь? Его ж секрет ромеи хранят пуще зеницы ока.

— Ну да. Как-то, видно, разведали. А может, сами придумали. Говорю ж, великие затейники.

— Да. Плохо. Пожгут наши деревянные города.

— Это — да, — развел руками Гунчак.

— Ладно. Что дальше?

— Дальше. Меньше чем за полдня они разбили частокол на первом валу и послали в проломы, через засыпанный ров на приступ своих союзников. Таких же, как мы. Сами прикрывали их стрельбой из луков. Надо сказать, этот вал булгары оборонять не стали, отошли за второй и с его частокола начали осыпать штурмующих стрелами. Монголы это предвидели: союзники несли с собой лестницы, которые приставили к тыну на втором валу и полезли наверх. Вот тут булгары встали насмерть: на лезущих по лестницам, сыпались стрелы, летели камни, лился кипяток и расплавленная смола. Немногих, добравшихся до гребня тына, рубили воины, защищенные с ног до головы броней. Штурмующие отхлынули, но, стоящие за их спинами монголы копьями погнали их обратно. Кого-то зарубили для острастки. И те ринулись на новый приступ. Но тут булгары совершили вылазку. Их отборные воины ударили с боков